89. ПРОВЕРКА

— Не могу понять… — произнес Алехин условную фразу. — Что вы здесь,
эта… делаете?.. Начальник штаба батальона… — он заглянул в документы, — командир роты и командир взвода, так?.. А где же личный состав? Какое
задание вы здесь можете выполнять без подчиненных?.. Не могу понять!.. — почесывая пятерней в затылке, повторил он и посмотрел на Аникушина.
— Я тоже не совсем понимаю. Вы что, нас в чем-то подозреваете? — сказал
капитан, обращаясь к Аникушину. Очевидно, ему было ясно, что Аникушин — старший; назойливость же Алехина, человека ограниченного, малограмотного и
явно упрямого, по всей вероятности, начала его раздражать. — В чем дело?
Почему такая проверка и такой допрос?
— Это вызвано необходимостью, — с почти неуловимым сочувствием заметил
Аникушин.
— Какой?
— Значит, нужно! — строго сказал Алехин. — Что такое — «допрос»?.. Мы при
исполнении, эта… обязанностей, понимать надо!.. И вы нас не оскорбляйте!..
— Он снова быстро и выразительно посмотрел на Аникушина. — Служба есть
служба! Как говорится, закон порядка требует!.. Я спрашиваю: где находится
ваша часть?
— В Новой Вильне, — с неожиданной легкостью и без какого-либо промедления
сообщил капитан.
— Вы из ОПРОСа? — оживился Аникушин.
— Да.
— Постоянный состав?
— Нет, переменный.
Аникушин понимающе покачал головой и отвел глаза. Алехин ожидал, что
после проверки второстепенных документов помощник коменданта, как было
условлено, предложит офицерам показать вещевые мешки, но тот снова заложил
руки за спину и, будто все позабыв, с каким-то отсутствующим лицом глядел в
сторону и молчал.
— Так… — после небольшой паузы проговорил Алехин, сложив документы, но
не возвращая их. — А теперь, товарищи офицеры, попрошу предъявить для
осмотра ваши вещевые мешки…
— Это на каком основании?! — сдерживаясь, но довольно резко спросил
капитан. — В чем дело?!
— Проверка личных вещей, — пояснил Алехин, и его лицо при этом выражало:
«Мы выполняем свой служебный долг, какие же к нам могут быть претензии?»
— Что значит — проверка личных вещей?! Мы не рядо вые и не сержанты,
а вы не старшина! Кто вам дал право обыскивать офицеров?!
— А мы, эта… и не думаем вас обыскивать… Я прошу, чтобы вы сами
показали, что у вас в вещевых мешках. Понимаете — добровольно!
— То есть как — добровольно?! А если мы не желаем?! Я в армии пятый год,
но подобной проверке ни разу не подвергался!
— А я подвергался! — с обидой сказал Алехин и звучно шморгнул носом.
— Это ваше дело! А мы не желаем!
— То есть как — не желаете? — удивился Алехин. — Вы же советские люди…
Давайте по-хорошему… Я вам скажу, эта… как офицерам… Только,
понимаете, как говорится, никому!
Он достал из пачки документов продовольственный аттестат и, указывая на
отметку военпродпункта, спросил:
— Вы шестнадцатого, значит, были в Лиде?
— Были! Ну и что?
— Вот то-то и оно! — протянул Алехин и с огорченным лицом тихо,
доверительно сообщил: — Шестнадцатого в Лиде, эта… с артиллерийского
склада пропали два ящика взрывчатки!
— Ну а мы-то тут при чем?!
— Есть указание… что ее вынесли в вещмешках, понимаете, офицеры… — сообщил Алехин. — И увезли из города… А для чего — неизвестно! Нет
указаний! — Он в недоумении развел руками. — Может, чтобы рыбу глушить, а
может — мост взорвать!
— Да что за чушь! — пожимая плечами, возмущенно воскликнул капитан. — Мы
не были ни на каком складе!
— Кто ж это знает?.. А закон порядка требует… — вздохнул Алехин. — Давайте по-хорошему… Вы же советские люди… Есть указание… И я при
исполнении обязанностей… прошу, эта… показать для осмотра ваши
вещмешки…
— Должен заявить со всей ответственностью, — твердо сказал капитан, — что
мы не были в Лиде ни на каком складе, не брали и не знаем ни о какой
взрывчатке и не желаем, чтобы нас обыскивали! Категорически!
— Тогда придется проехать с нами в комендатуру, — решительным голосом
объявил Алехин. — Вы же все равно, эта… поедете в Лиду… У нас в
Шиловичах машина. Там в кузове бойцы, но на вас аккурат найдется место…
Прошу, значит… — Поворотясь, он показал рукою в сторону Шиловичей,
предлагая троим офицерам пройти вперед, и отчетливо проговорил условную
фразу: — Будьте любезны!
— Пожалуйста! — Капитан несколько мгновений по молчал угрюмо и
сосредоточенно, словно что-то решая;
всей его фигуре, лице и в голосе чувствовались полное самообладание,
уверенность в своих действиях и правоте. — Что ж… если это вас так
интересует — пожалуйста!.. Обыскивайте!.. Только уж потрудитесь сами!.. К
сожалению, нет времени, чтобы ездить с вами. У нас еще есть дела в этом
районе, — объяснил он свое неожиданное решение. — Но я буду жаловаться! И
даром вам это не пройдет!.. Давай!..
Он шагнул за спину лейтенанта и помог тому снять вещевой мешок. При этом
он взялся не за наплечные лямки и не снизу, а за тесьму, стягивавшую верх,
взялся так, что вещмешок своей тяжестью затянул узел на тесьме.
Алехин сделал вид, что не заметил этого, и, возвращая, молча протянул
документы; капитан взял их и, не раздавая своим товарищам, сунул всю пачку
себе в карман.
Присев на корточки, Алехин распустил петлю из наплечных лямок с горловины
вещмешка и пытался развязать узел на тесемке.
Между тем старший лейтенант тоже снял свой вещмешок и, ухватив его точно
так же за тесемку, опустил на траву рядом с первым. И тут же будто невзначай
неторопливо переместился на пару шагов влево так, что оказался между
Алехиным и засадой. Спустя секунды лейтенант перешел вправо. Таким образом
они полукругом обступили Алехина и помощника коменданта. Это были их первые
самостоятельные, без очевидной инициативы или команды капитана действия за
все время проверки.
— Будьте любезны… — взглянув на них снизу, снова произнес условную
фразу Алехин, — станьте на место!
— В чем дело?.. На какое место?
— Будьте любезны, — еще раз повторил Алехин,- станьте на место! — Он
выпрямился и указал рукой на траву в метре перед собой.
Под его упрямым тяжелым взглядом лейтенант, помедля, стал на прежнее
место.
— В чем дело? — обратился капитан к Аникушину, но тот, словно не слыша,
смотрел вниз на вещмешки и даже не поднял глаз.
— Вы, может, еще поставите нас по стойке «смирно»? — с возмущением
спросил старший лейтенант, продолжая стоять там, куда он перешел.
— Если понадобится — поставлю! — пообещал Алехин, неприязненно глядя ему
в лицо. — Мы офицеры комендатуры… понимаете… при исполнении служебных
обязанностей! — возбужденно вскричал он; круглый желвак про ступил и
шевелился на его правой щеке. — Я говорю — встань на место!
И так как старший лейтенант не собирался подчиняться, Алехин решительным
движением расстегнул висевшую у него на животе кобуру и вытащил «ТТ».
— Стань, как стоял! — вдруг негромким, твердым голосом приказал капитан
старшему лейтенанту, и тот неохотно ступил вправо, на прежнее место.
Алехин, помедля секунды, с упрямым недобрым лицом засунул пистолет в
кобуру и снова присел на корточки.
… В конце концов, тесемку, стягивавшую верх, в данном случае можно было
бы просто перерезать ножом, но он решил попытаться развязать узел ногтями
или даже зубами:
его пребывание внизу, в согнутом положении, с головой, склоненной над
вещмешком, более всего соответствовало тому, что теперь следовало ожидать.
За кустами орешника Блинов по примеру Таманцева поднял свой «ТТ» стволом
вверх на уровень просвета в листве и положил палец на спусковой крючок.
Наступил кульминационный момент того, что у розыскников военной
контрразведки называлось «засадой с живцом и подстраховкой».

…

97. ЕВГЕНИЙ ТАМАНЦЕВ — ЧИСТИЛЬЩИК И ВОЛКОДАВ ПО ПРОЗВИЩУ СКОРОХВАТ

Почти одновременно я уловил взмах руки над Пашиной головой и услышал
команду бритоголового: «Бей их!» Я понял: Пашу убивают! — но помощник
коменданта закрывал от меня всех троих, и единственно, что я мог, это в ту
же секунду, выстрелив в воздух и заорав: «Ни с места!!! Руки вверх!!!» — чтобы отвлечь внимание на себя — выскочить из кустов.
Вслед за мною выстрелил и Малыш, и я увидел, что бритоголовый как
подкошенный валится в траву рядом с Пашей, а тот пытается подняться и кровь
из раны на голове заливает ему лицо.
Ближе всех ко мне спиною в четверть оборота стоял помощник
коменданта (он в первый же момент инстинктивно отпрянул назад), за ним
метрах в полутора — амбал, еще дальше и левее — «лейтенант»; двое последних,
естественно, повернулись и смотрели в мою сторону, причем в левой руке у
амбала я, как и ожидал, увидел нож, а в правой у «лейтенанта» был «ТТ»,
который он, помедля, направил на меня.
Можно было без труда двумя-тремя пулями обезвредить его — он стоял
совершенно открыто, — но я уже выбрал его для экстренного потрошения, и
потому следовало взять его невредимым — желательно без единой царапины.
В некоторой растерянности он помедлил, и за эти секунды я успел оказаться
от него со стороны солнца и, таким образом, задействовал подсветку. Для
острастки, для давления на психику я немедля «пощекотал ему уши»: произвел
по одиночному выстрелу из обоих наганов так, что пули прошли впритирку с его
головой, — это впечатляет.
Чтобы затруднить ему прицеливание, я непрерывно «качал маятник»:
пританцовывал левым плечом вперед, рывками перемещая корпус из стороны в
сторону и все время передвигаясь и сам, — нечто похожее, только попроще,
проделывает боксер на ринге. Для дальнейшего психологического воздействия я
держал его на мушке и фиксировал взглядом, всем своим видом показывая, что
вот-вот выстрелю.
Малыш выпрыгнул без промедления и, как и следовало, угрожающе закричал:
«В-в-в-звод, к бою!» — и я тотчас во все горло повторил его команду,
добавив: «Окружайте поляну!!!» — хотя никакого взвода в радиусе нескольких
километров, разумеется, не было и делалось это исключительно чтобы
задействовать фактор отвлечения, фактор нервозности — сбить троих с
панталыку и, во всяком случае, заставить оглядываться.
Результат оказался большим, чем ожидалось: «лейтенант» крикнул «Засада!»,
метнул мгновенный взгляд на амбала и, дважды выстрелив даже не в меня, а в
мою сторону, вдруг опрометью бросился бежать.
— Не стрелять! — поднимаясь на ноги, скомандовал Паша; это относилось ко
мне и Малышу и звучало напоминанием, что хоть одного надо взять живым.
Умело держась метрах в двух за помощником коменданта, амбал молниеносно
нагнулся к бритоголовому, и тут же в левой руке у него я увидел уже не
финку, а обнаженный ствол и сразу сообразил, что он левша, и разглядел, что
пистолет был не «ТТ», а «Браунинг Лонг 07» калибром девять миллиметров,
именно та машина, которая у немецких агентов обычно заряжена
разрывными пулями с ядом, вызывающим немедленную смерть.
Я уже прикинул оперативную обстановку и соотношение сил: Малыш свалил
бритоголового «капитана», причем по-серьезному — тот не вставал и не
двигался, — а у Паши как минимум пробита голова; во всяком случае, на
какое-то время они оба практически вырубились. И мне следовало немедленно
принять командование на себя и под мою личную ответственность во что бы то
ни стало слепить — теплыми! — амбала и «лейтенанта».
— Держи лейтенанта! — крикнул я Малышу и, понимая, что Паша оглушен, во
весь голос заорал: — Ложись, Паша! Ложись!!!
Я боялся за них больше, чем за себя, и с облегчением отметил, что они оба
без промедления поняли и выполняли мою команду.
Выскочив в первое мгновение из кустов, я сразу же метнулся влево, чтобы
расширить сектор охвата, положить амбалу и «лейтенанту» подсветку на глаза
(развернуть их лицом против солнца), а также чтобы деблокировать директрису.
Не удалось только последнее: амбал с похвальной быстротой переместился
вправо и снова оказался за рослым, фигуристым помощником коменданта. Он
двигался легко и ловко, и реакция у него была хорошая, но при этом защитном
движении его голова на секунду появилась правее фуражки помощника
коменданта, и в тот же миг выстрелом из правого нагана я сбил с него
пилотку. Такие вещи впечатляют, а от меня сейчас требовалось все время
давить ему на психику.
Помощник коменданта лишь теперь протер мозги, лапал судорожно кобуру,
прижатую полой кителя, и не мог от возбуждения открыть — заколодило, как
случается и не только у таких лопухов. Вообще-то Паша должен был дать ему
«вальтер» в карман, и действовать ему следовало в первую очередь именно
«вальтером». Но я сейчас не мог занимать извилины его оружием и его
действиями; я на него нисколько не рассчитывал: после того как Пашу
вырубили, я, естественно, надеялся только на одного себя.
— Падай, капитан, падай! — закричал я ему, но он, будто не слыша, даже не
пригнулся.
Я ничуть не удивился: фактор внезапности в скоротечных схватках тормозит
решительные действия даже у бывалых фронтовиков, чего же можно ожидать от
разодетого тылового фраера?
— Ложись, комендатура, ложись!!! — яростно заорал я и тотчас прыгнул
вправо.
Мне на секунду открылась часть туловища амбала, его левый бок и рука с
браунингом, и, стремясь упредить его действия, я нажал на спусковой крючок,
но амбал проворно дернулся влево, я же, вероятно, так боялся попасть в
помощника коменданта, что от этого мандраже промазал и в душе обложил себя
самыми последними словами.
Вслед за моим выстрелом справа раздались еще три:
стоя на четвереньках, Паша сбоку стрелял по ногам амбала. Он был оглушен,
и правая половина лица залита кровью, к тому же рядом с директрисой
находился помощник коменданта; естественно, я не рассчитывал, что Паша
попадет, но это в любом случае создавало крайне ценный для меня в эту минуту
отвлекающий фактор, и мысленно я ему аплодировал.
Нет, я не промахнулся: на рукаве гимнастерки амбала у самого погона
проступило темное пятно. Но я только слегка задел, считай, поцарапал ему
левую руку, а ее требовалось надежно «отключить».
Толково используя ситуацию, он держался за живым заслоном, я же на
открытом месте в десятке метров от него вынужден был энергично двигаться,
пританцовывать, фиксируя его лицо и все время угрожая обоими наганами.
Он выстрелил в меня двумя пулями, не попал, добавил погодя секунды еще
одну и снова — мимо. Чему-чему, а как «качать маятник»*, я мог бы поучить и
его, и тех, кто готовил его в Германии, к тому же Пашины выстрелы сбоку,
несомненно, действовали ему на нервы, а подсветка значительно снижала
меткость.
Тем не менее он был опытный, находчивый парш, сразу понявший, что я
опаснее других и что в первую очередь надо разделаться со мной. И я перед
тем оценил его правильно: он действовал толково, уверенно, стрелял в
отли---------------------------------------* Качание маятника — это не
только движение, оно толкуется шире, чем можно здесь понять со слов
Таманцева. Его следует определить как «наиболее рациональные действия и
поведение во время скоротечных огневых контактов при силовом задержании».
Оно включает в себя и мгновенное выхватывание оружия, и умение с первых же
секунд задействовать фактор отвлечения, фактор нервозности, а если возможно,
и подсветку, и моментальную безошибочную реакцию на любые действия
противника, и упреждающее стремительное передвижение под выстрелами, и
непрестанные обманные движения («финт-игра»), и снайперскую меткость
попадания в конечности при стрельбе по-македонски («отключение
конечностей»), и непрерывный психологический прессинг до завершения силового
задержания. «Качанием маятника» достигается захват живьем сильного, хорошо
вооруженного и оказывающего активное сопротивление противника. Судя по
описанию, Таманцев «качает маятник» в наиболее трудном и эффективном
исполнении — «вразножку». чие от «лейтенанта» умело, не торопясь, и
если бы не подсветка и не моя сноровка в «качании маятника», он бы,
возможно, меня уже свалил.
Ствол браунинга опять следовал за моими движениями — справа налево и
обратно, и я чувствовал, знал, что в ближайшую секунду снова раздастся
выстрел. Но в это мгновение помощник коменданта вытащил наконец пистолет, и
амбал, целившийся в меня, без промедления выстрелил дважды ему в грудь.
С позиции инстинкта самосохранения и личной безопасности его действия
были логичны, обоснованны, но теперь он терял свое главное преимущество:
помощник коменданта сразу обмяк и стал валиться вниз и назад, при этом
открылся верх туловища амбала, и как только это произошло, я, упредив его
следующий выстрел, всадил ему две пули в левое плечо и тотчас рванулся
вперед, чтобы помешать ему — блокировать вероятную попытку поднять правой
рукой вывалившийся в траву браунинг.
Он действительно нагнулся и, не спуская с меня глаз, зашарил у ног, но я
летел на него стремглав, и, не выдержав, он бросился бежать через поляну, а
я пустился за ним, успев отметить, что помощник коменданта и бритоголовый
«капитан» лежат не двигаясь, причем поза последнего — спиной кверху, с
неловко вывернутой вбок правой рукой — мне весьма не понравилась.
Слева захлопали выстрелы из «ТТ», и, кинув туда взгляд, я увидел, что
«лейтенант», оборачиваясь, стреляет в Малыша, а тот, как я его учил, на бегу
уклоняется, не очень ловко, но в целом грамотно.
Я боялся за Малыша, опасений же, что «лейтенанту» удастся уйти, не
испытывал, поскольку знал, что если даже я его потом не догоню здесь
поблизости, через двадцать минут — к тому времени, когда он в лучшем случае
достигнет опушки, — весь лес по периметру уже будет охвачен огромной
«каруселью», и за пределы столь плотного оперативного кольца ему не
выскочить и не проскользнуть.
В кобуре у амбала на ремне за правым бедром был еще ствол, скорее всего
«Браунинг Лонг 07», схожий по форме и размерам с «ТТ», и хотя рука у него
болталась, как плеть, а гимнастерка под погоном потемнела от крови и брюки
сзади повыше колена тоже — Паша все-таки сумел в него попасть! — я держал
ухо востро. Утверждение, что якобы у левши правая рука развита недостаточно,
— это байка для дефективных детишек. А в действиях его чувствовался
настоящий парш.
Я услышал возгласы: «Стой! Стрелять буду!», оглянувшись, увидел старшину,
выскочившего с автоматом из кустов перед «лейтенантом», заорал ему и Малышу:
«Не стрелять!», но в тот же миг «лейтенант» поднял руки вверх, и я подумал с
облегчением — вдвоем-то они наверняка его слепят теплым и невредимым.
В жизни каждый двадцатый — левша, их миллионы, но я уже убедил себя, что
именно этот самый амбал пытался убить Гусева, того шофера с «доджа», и,
следовательно, причастен к делу «Неман». Я просто мечтал, чтобы так оно и
оказалось.
Раненный в плечо и в ляжку, он бежал даже лучше, быстрее, чем я ожидал.
Но ему нужно было достигнуть деревьев или оторваться от меня, чтобы обнажить
ствол, а я спокойно сокращал расстояние между нами и готовился его слепить.
Он наверняка уже понял, кто мы такие и что наша задача — взять его живым.
Конечно, я без труда мог его стреножить, но дырявить даже парша без
необходимости — мне поперек горла, и зачем стреножить, если он и так не
уйдет.
На бегу я опять оглянулся влево. Малыш, положив «лейтенанта» лицом в
траву, стягивал ему вязками руки за спиной. Старшина, воинственно наставив
вниз автомат, стоял рядом.
И в этот момент амбал наконец сделал то, чего я все время ждал: правой
рукой ухватился за кобуру. Она у него наверняка была с вытяжным ремешком, и
мешкать не следовало.
Тут могло быть два реальных решения: сбить его подсечкой или же оглушить
ударом в голову. Имея в виду оперативную обстановку здесь, на поляне, и то,
что нам предстояло, я выбрал второе: наддав, сократил дистанцию и, как
только пальцы его оказались в кобуре, взлетел над ним в прыжке и сверху
ударил его рукояткой нагана правее макушки, вполсилы, с расчетом
кратковременного рауша*.
Он упал вперед и чуть влево, по инерции метра полтора проехал лицом вниз
по траве. Замер расслабленно, голова не поднималась, и я понял, что на
какие-то минуты он вырубился. Сунув выпавший из кобуры браунинг себе в
карман, я ухватил его за правую целую руку и в темпе, как куль, потащил к
месту засады.
Туда же Малыш и старшина уже вели «лейтенанта». Он шел со связанными за
спиной руками, и, бросив на него взгляд, я уже соображал, как буду его
потрошить.
На ходу я успел посмотреть на часы — для рапорта.
---------------------------------------* Рауш — оглушение с потерей
сознания.
Зафиксировать момент начала сшибки я не имел возможности, но продолжалось
все это не более трех-четырех минут.
Паша с лицом, залитым кровью, сидел, зажав рукой рану на голове, а двое
других — бритоголовый и помощник коменданта — по-прежнему лежали в траве. И,
увидев, что Паша сидит, я возликовал, от радости как гора с плеч слетела — могло быть и хуже.
И теперь, когда я увидел его живым и было совершенно ясно, что хорошо или
плохо, но мы слепили всех троих, вопрос, который с момента их появления на
поляне все время назойливо занимал меня: «Кто они?» — сменился другим. Я уже
нисколько не сомневался, что это действующие немецкие агенты, однако то, что
один из них левша, еще ничего не доказывало, и теперь меня буквально
свербило главное, самое в эту минуту существенное: «Имеют ли они отношение к
делу „Неман“?.. Имеют или нет?..»

…

99. «БАБУШКА ПРИЕХАЛА»!

Таманцев стремительно подтащил безжизненно-тяжелое тело амбала к месту
засады, где, по-прежнему не двигаясь, лежали в траве бритоголовый «капитан»
и помощник коменданта, стояли на неторной дороге два вещевых мешка и возле
них с залитым кровью лицом, зажав ватно марлевым тампоном из
индивидуального пакета рану на голове и уперев локоть этой руки в
подставленное колено, беспомощно сидел Алехин.
— Порядок! — громко сообщил ему Таманцев. — Двое наверняка теплые!
— Ты не ранен?
— Ни царапинки! И Малыш цел!.. А у вас… немного разбита голова…
Ничего страшного! — оглядев Алехина и определив, что ранение всего одно, с
нарочитой бодростью крикнул Таманцев, хотя не знал и весьма сомневался:
разбита поверхностно или пробита? — Как самочувствие?
— Нормально, — тихо сказал Алехин. — Не отвлекайся…
Даже в этом состоянии его более всего занимал «момент истины», и Таманцев
отлично его понимал.
Не теряя даром и секунды, Таманцев в темпе делал все необходимое,
завершающее силовое задержание. Вытащив вязки, он намертво приторочил кисть
правой неповрежденной руки амбала к щиколотке его левой, подогнутой к
ягодице ноги. Подведенного Блиновым и старшиной «лейтенанта» он мигом
положил лицом вниз, задрав на спине гимнастерку, сунул ему за оттянутый пояс
нож и, рванув к себе, разрезал сзади брюки вместе с трусами чуть наискось до
самого колена. Такую же процедуру в следующее мгновение он проделал и с
амбалом, потом уложил их обоих, как полагалось, спинами друг к другу — «лейтенанта» так, чтобы у него перед глазами были помощник коменданта и
вещевые мешки, амбала же на здоровый бок, затылком к месту засады, и,
указывая на него Блинову и старшине, скомандовал:
— Перевяжите ему плечо и ногу! Двумя пакетами! Остальные давайте сюда!
Быстро!
Все, что в эти минуты делал Таманцев, он проделывал за три с лишним года
войны несчетное число раз. Каждое его движение и в «качании маятника», и в
силовом задержании было отработано не только боевой практикой, но и
постоянными тренировками — с момента появления из кустов он, без
преувеличения, действовал с четкостью и быстротой автомата. Блинов и
старшина-радист — оба они старались и теперь бросились выполнять его
приказание — по сравнению с ним двигались, естественно, медленнее и своей
неискусностью и, как ему казалось, неповоротливостью раздражали его.
Обиходив захваченных агентов, Таманцев ухватил запятнанный кровью
вещмешок, перерезал ножом тесьму, стягивавшую верх, и крикнул Алехину:
— Товарищ капитан, давайте перевяжу!
— Успеется!.. — строго сказал Алехин. — Не отвлекайся! Он держался
напряжением всех сил и был убежден, что как только его начнут перевязывать
или если даже просто отнять намокший тампон от раны и польет кровь — в любом
случае он сейчас же потеряет сознание. А до получения «момента истины», до
осмысления и принятия им как старшим группы соответствующего решения он
просто не имел права терять сознание.
— Посмотри, что с ними! — приказал он Таманцеву, стараясь разглядеть
лежавших в нескольких метрах от него помощника коменданта и бритоголового
«капитана».
С помощником коменданта все было ясно: он лежал лицом вверх, и еще
раньше, только подбежав сюда, Таманцев увидел его уставленные в одну точку,
прямо на солнце, остекленелые глаза.
Не выпуская из рук вещмешка, Таманцев подскочил к бритоголовому и,
заметив у него за ухом крохотную ранку, ухватил его за плечо, повернул и,
увидев вместо правого глаза зияющее выходное отверстие, из которого на траву
вытекала черная кровь, вскинул голову.
— Холодные… Оба… — отпустив плечо «капитана», сказал он вполголоса,
приложив при этом ладонь ко рту и оборотясь спиной к «лейтенанту» (чтобы тот
не услышал), и посмотрел на Блинова.
— Как же так? — проговорил Алехин.
Присев на корточки, Блинов поспешно бинтовал ногу амбалу. Он расслышал
слова Таманцева и все понял.
«Это я!.. Я его убил!.. Что я наделал!..» — с ужасом подумал Андрей, жар
ударил ему в голову, оторопелый — стрелял-то ведь в плечо! — он покачнулся
и, потеряв равновесие, нелепо упал.
— Что с вами? — удивленно спросил старшина.
— Вот она!!! Телефункен! — точно сквозь сон услышал Андрей торжествующие
возгласы и, уже поднимаясь, увидел в руках у Таманцева вытащенный из
вещмешка, поблескивающий никелем и эбонитом радиопередатчик.
— Посмотри поясницу… — говорил Алехин, морщась от крика Таманцева. — Посмотри поясницу у капитана…
Поставив рацию на вещмешок, Таманцев взрезал ножом брюки на спине у
бритоголового, отвернул края в стороны и, взглянув, сообщил:
— На пояснице… вправо от позвоночника два круглых шрамика… Вроде как
от фурункулов.
— Женя, это Мищенко… — сказал Алехин. — Запомните, это Мищенко...
Таманцева трудно было чем-либо удивить, но какие-то секунды он
смотрел, лихорадочно осмысливая, и не верил. Вспомнив ориентировки и особые
приметы, он живо перевернул «капитана» на спину, с силой разжал ему челюсти,
заглянул в глубину рта, увидел на верхней короткий металлический мостик,
потрогал зачем-то его пальцем и, вытирая руку о голенище своего сапога,
подтвердил:
— Мищенко…
Малыш свалил Мищенко! Фантастика! Стажер-несмышленыш свалил легендарного
Мищенко, который за двадцать лет более пятидесяти раз перебрасывался на
советскую территорию, которого два десятилетия ловили на Дальнем Востоке и
западных границах, ловили на всех фронтах, но даже во время чрезвычайного
розыска не смогли поймать. Свалил одним выстрелом, разумеется, ничуть того
не желая. И теперь страшно переживает. Хотя ему ничего не будет — да Эн Фэ
пальцем его тронуть никому не даст! И не потому, что он стажер. И не потому,
что генерал сказал — взять живым хоть одного, а взяли двоих. Просто особый
случай. Формально это даже его долг. Убить объявленного вне закона — право и
обязанность каждого советского человека. Можно было бы его ободрить,
пояснить, но ничего, пусть немного помучается. Пусть прочувствует, что
лепить надо теплыми, а убить — любой дурак в состоянии. Это тебе не на
передовой и не в сорок первом году!
А Паша — мозга! Гений! Спустя год… за какой-то десяток минут прокачать
Мищенко — невероятно!
— Чего нам запоминать? Сами доложите! — вытаскивая индивидуальный пакет,
недовольно крикнул Алехину Таманцев; ему не понравилось, буквально резануло
уши:
«Запомните — это Мищенко». Паша что — собрался умирать?.. — Я вас
перевяжу! — настойчиво предложил он.
— Нет! -решительно отказался Алехин и полушепотом добавил: — Сначала…
Таманцев спрятал пакет, внутренне настраиваясь бутафорить, опустил
голову, расслабленно-спокойный подошел к Аникушину, посмотрел и, словно
только теперь обнаружив, что тот мертв, в сильнейшем волнении, как бы еще не
веря, вскричал:
— Васька?!!! Ваську убили?!!!
Он повернулся к лежащим на траве агентам, кинул лихорадочный взгляд на
одного, затем на другого и, как бы все вдруг поняв, с лицом, искаженным
отчаянием и яростью, уставил палец на «лейтенанта».
— Ты!!! Ты его убил!..
— Нет!.. Я не убивал! Не убивал! Это не я! — энергично запротестовал
«лейтенант».
— Ты!!! Он убил Ваську! Он убил моего лучшего друга!!! — оглядываясь и
как бы призывая в свидетели Блинова, старшину и Алехина, истерично закричал
Таманцев и в совершенном отчаянии замотал головой: — Я жить не буду!!! — Обеими руками он ухватил ворот своей расстегнутой наверху гимнастерки и,
рванув, разодрал ее до пояса, обнажив широкую крепкую грудь, сплошь
расписанную синими разводами морской татуировки. — Паскуда! Я прикончу его
как падаль!!!
И с лихорадочной поспешностью зашарил вокруг по траве глазами, отыскивая
наган, умышленно выроненный им перед тем себе под ноги.
— Нет!.. Клянусь, это не я!
— Не смей его трогать! — подыгрывая, строго сказал Алехин.
— Он убил Ваську!!! — рыдающим голосом вопил Таманцев, подняв из травы и
держа в руке наган. — Я прикончу его как падаль!!!
Аникушина звали Игорем, а не Васькой, и убил его не «лейтенант», но это
не имело сейчас никакого значения. Андрей уже сообразил, что начался
заключительный аккорд, так называемое «экстренное потрошение», жестокая, но
в данных обстоятельствах совершенно неизбежная игра, потребная для того,
чтобы тотчас — немедленно! — получить от кого-либо из захваченных — предположительно самого слабого по волевым качествам — совершенно
необходимые сейчас сведения.
Аникушин во время засады повел себя непонятным образом и очень крепко
помешал, теперь же, мертвый, он должен был помогать: для пользы дела
обыгрывалась его гибель.
Андрей, однажды уже принимавший участие в подобной игре, бросился сзади
на Таманцева, обхватил его мускулистое горло левой рукой, а правой — вцепился в его руку с револьвером, хорошо помня, что недопустима и малейшая
фальшь, все должно быть естественно, и бороться надо без дураков — в полную
силу. Прошлый раз ему помогал в этом Алехин, но сейчас капитан с залитым
кровью лицом бессильно сидел на траве и рассчитывать на его поддержку не
приходилось.
— Не смей его трогать! — все же восклицал он требовательно, изображая
реакцию на возгласы Таманцева. — Слышишь, не смей!
— Держите его! Он контуженый! — крикнул Андрей старшине, и тот, поспешив
на помощь, вцепился в Таманцева слева.
— Пустите!!! — с искаженным яростью и отчаянием лицом рвался к
«лейтенанту» Таманцев. — Он убил моего лучшего друга!!! Он убил Ваську!!! Я
прикончу его как падаль!!!
При этом у Таманцева судорожно подергивалась голова, и рыдал он самыми
настоящими слезами, что еще в прошлый раз удивило Андрея. В то же время он
не забывал толкать Андрея в коленку — мол, давай, работай!
«Лейтенант», лежа на боку со связанными за спиной руками, инстинктивно
старался отползти, отталкиваясь судорожными движениями ног; разрезанные
брюки и трусы при этом сползли до колен, обнажив белые мускулистые ляжки.
— Я не убивал!!! — в сильнейшем страхе кричал он. — Клянусь — не убивал!
Это не я!!!
В это мгновение Таманцев с бешеным криком: «Он убил Ваську!!!» — внезапным рывком отбросил в сторону старшину и с Андреем, повисшим у него на
спине и намеренно выпустившим руку Таманцева с наганом, подскочил к
«лейтенанту» и трижды выстрелил в него, точнее над самой его головой.
В следующую секунду он сунул ствол нагана под ноздри «лейтенанту» и
рассчитанным движением раскровенил ему верхнюю губу, преследуя при этом
двойную цель: чтобы тот, оглушенный, вдохнул в себя пороховую гарь и ощутил
кровь.
— Не смей, мерзавец! — подыгрывая, кричал Алехин. — Псих ненормальный!
Держите его!
— Я не убивал!!! Пощадите!!! — в ужасе рыдал «лейтенант». — Я никого не
убивал!!! Спасите!!! Это не я!!!
Андрею и старшине удалось оттащить Таманцева на несколько шагов, однако,
волоча их обоих за собой, Таманцев тут же снова ринулся к «лейтенанту».
— Не ты?! А кто?! Кто же его убил?! Может, ты еще скажешь, что вообще в
нас не стрелял?! — яростно орал Таманцев, прикидывая и определяя, что
лежащий перед ним уже доведен до потребного состояния и надо брать быка за
рога. — Ты еще смеешь врать?! Ты еще Смеешь обманывать советскую власть?!
Может, ты и позывные уже забыл?!
Андрей теперь с силой удерживал левой рукой не Таманцева, а старшину,
вошедшего от борьбы в раж, страдавшего от боли — в момент броска ему
вывихнули плечо — и ничего не понимавшего.
— Если хочешь жить — позывные вашего передатчика?! — указывая револьвером
на рацию, вынутую из вещмешка, властно потребовал Таманцев и снова уткнул
ствол нагана в изуродованное ужасом лицо «лейтенанта». — Позывные
твоего передатчика?! Быстро!!!
— Я… Я скажу!!! Все скажу!.. — рыдающим голосом торопливо повторял
«лейтенант». — Эс-Тэ-И… Эс-Тэ-И…
— Как Эс-Тэ-И?! — внутренне похолодев, закричал Таманцев. — А Ка-А-0?!
— Ка-А-0 было до… четверга… А теперь Эс-Тэ-И!..
— Сколько вас?! — чуть отводя револьвер, но не меняя зверского выражения
лица, мгновенно продолжал Таманцев. — Сколько вас приехало сюда, в лес?!
Быстро!!!
— Трое… — Кто старший?!,
— Вот… — «Лейтенант» взглядом указал на труп Мищенко.
— Его кличка?! Для радиограмм! Быстро!!!
— Кравцов…
— А где Кулагин?! — мгновенно потребовал Таманцев. (Документы на имя
старшего лейтенанта Кулагина были у Павловского.)
— Здесь, в лесу… Он должен нас ждать… «Должен!» — от огорчения и
неприязни к самому себе Таманцев яростно сплюнул.
— А «Матильда»? Где «Матильда»?!
— Он не здесь… Он под Шауляем…
— Он что — офицер штаба фронта?! — тотчас спросил Таманцев (так
предполагал Эн Фэ). — Кто он по званию?! Быстро!!!
— Капитан… Шифровальщик штаба фронта…
— Ты меня с ним познакомишь? Если хочешь жить, ты просто обязан меня с
ним познакомить! Понял?!
— Да-а…
— А «Нотариус»?! Кто он и где?!
— В Гродно… Железнодорожник…
— Чеслав Комарницкий?! — сейчас же вскричал Таманцев (так предполагал Эн
Фэ). — Сразу!!!
— Чеслав… Фамилию не знаю…
— Составитель поездов?! Высокий… блондин… лицо длинное, нос с
горбинкой?!
— Да-а…
— А твою физиономию я узнал бы из тысяч! — Таманцев не без труда скрывал
свою радость. — Ведь ты радист?!
— Да-а… — всхлипнул «лейтенант».
— То-то же!
Выпрямясь, Таманцев ослабил пальцы, и Андрей, ожидавший этого мгновения,
энергичным движением вырвал у него из руки наган и сразу отпустил его
самого. Как бы приходя в себя, Таманцев помотал головой и словно весь
вдруг обмяк и подобрел лицом.
Это было необыкновенное, испытанное за войну всего лишь несколькими
чистильщиками пронзительное ощущение — «момент истины» по делу, взятому на
контроль Ставкой. Он чувствовал, что «лейтенант» не врет, и знал цену
полученным от него сведениям. В эти мгновения только он, Таманцев,
единственный обладал «моментом истины», и пр