С момента возникновения человечества люди уничтожают друг друга. Ресурсов никогда не было много. Поэтому десяти миллионам охотников и собирателей, населявших планету в незапамятные времена, было на ней ещё более тесно, чем почти восьми миллиардам современного человечества.

Нас значительно больше, чем было наших предков, просто потому, что мы научились извлекать больше ресурсов из единицы почвы. Но всё равно кому-то достались Сибирь, чернозёмы, вся таблица Менделеева в ресурсной кладовой, а кому-то — пустыня Гоби. Более того, с течением времени актуальность одних ресурсов (пенька, корабельный лес) падает, а других (нефть, газ, уран) — возрастает. Поэтому только большая территория даёт шанс населению постоянно иметь всё необходимое для развития современной экономики (от каменных топоров, до мирного атома) под рукой.

Те, кому не повезло с территорией и/или с ресурсами, вынуждены либо плача уходить с исторической арены, либо сражаться за доступ к ним. Поэтому войны всегда сопутствовали человечеству в его истории. Война стала настолько необходимым элементом в развитии общества, что её не смогли отменить даже коллективные усилия всего человечества, предпринятые в ХХ веке по итогам двух глобальных конфликтов, унесших огромное количество жизней и смертельно перепугавшие выживших.

Когда-то пролитая кровь больше не стучит в наши сердца. Гекатомбы трупов уже не пугают, превратившись в статистику. А конкуренция за место под солнцем никуда не делась. Новая мировая война вновь маячит на горизонте, как всегда начинаясь с локальных конфликтов, затрагивающих интересы великих держав, вынуждающих их вмешиваться, противостоять друг другу, и в конечном итоге приводящих к прямому столкновению тех, кто никогда не хотел бы сталкиваться друг с другом.

Технически война дубин и каменных топоров, война луков и стрел, мечей и копий, война ружей и пушек и война ракет и ядерных бомб ведётся одинаково. Именно поэтому труды гениальных Сунь Цзы, Мориса Саксонского, Клаузевица и других классиков военной мысли куда более актуальны, чем письменные размышления нынешних генералов. Гении рождаются редко (не в каждом столетии и не в каждой стране), а эпигоны могут только убого (на собственном интеллектуальном уровне) пересказывать идеи гениев.

Более того, для того чтобы стать военным гением, надо родиться в великой военной державе. Уроженец Чада или Буркина Фасо может напялить на себя мундир маршала или генералиссимуса, но никогда не сможет подняться до вершин военной мысли, ибо никогда не командовал и не будет командовать современной армией.

Тем не менее, поскольку войну ведёт любое общество, в каждом обществе складывается определённый образ войны. При этом надо понимать, что никто и никогда не идёт умирать, думая о том, что вот сейчас он ведёт несправедливую войну. Каждое из сражающихся обществ, сколько бы их ни было, считает, что борется за справедливость.

Мы, например, считаем, что сражаемся с украинским нацизмом и американским фашизмом (который Гитлер называл западной плутократией), за право человечества жить свободно, украинцы (не граждане Украины, а выписавшиеся из русских, украинцы) считают, что сражаются за свою свободу. Американцы и европейцы уверены, что борются за общечеловеческие ценности с российским и китайским тоталитаризмом, и так далее.

О чём это говорит?

О том, что образ войны стал для общества важнее, чем её истинные причины.

Война во все века определялась потребностями экономики. Но если вождь дикого племени мог сказать своим соплеменникам, что у соседей надо отобрать рыбные ловли, охотничьи угодья или ещё что-то полезное, то современное общество слишком атомизировано для того, чтобы какой-нибудь офисный сотрудник, фермер, рабочий, артист или журналист понимал прямую зависимость собственного благосостояния от войны, которая ведётся за тридевять земель, за залежи какой-нибудь руды или за торговые пути.

Раньше все понимали, что если нам это надо, то и война справедливая. Сейчас большинству прямо здесь и сейчас это — не надо.

Поэтому война становится справедливой и отечественной, когда немецкие танки пыхтят в Химках.

Угроза становится очевидной. А когда какие-то фашисты, нацисты или просто злые люди где-то во Вьетнаме или на Украине убивают мирное население, то нам бывает жалко убиваемых, мы даже можем скинуться им на гуманитарную помощь, но смысл войны нам редко бывает ясен, и уж тем более далеко не очевидна бывает необходимость нашего участия.

На корейскую, вьетнамскую, афганскую войны наши люди по приказу отправлялись, но добровольцев, просивших их туда отправить, было мало.

На украинскую войну добровольцев тоже не хватило, хоть она имеет признаки гражданской, — мы совсем недавно жили в одном государстве, и до сих пор ещё многие считают нас одним народом.

Хоть надо признать, что на Украине часть народа действительно является с нами одним народом, а другая часть таковым быть перестала и активно формирует другой, враждебный нам народ.

Поэтому мы говорим о необходимости демилитаризации и денацификации (а фактически деукраинизации) Украины как о проблеме обеспечения нашей безопасности.

Это абсолютная правда: когда часть Руси становится вырусью — нет ничего опаснее этих зомби, ещё вчера бывших такими же людьми, как мы.

Они внешне не изменились, они всё ещё выглядят так же как выглядели тогда, когда были нашими друзьями и родственниками. Это вводит в заблуждение и поэтому до сих пор многие люди считают, что их нельзя убивать, что надо обходиться с ними гуманно.

Но дело в том, что подпустив их к себе, пытаясь наладить с ними диалог, мы рискуем быть укушенными и сами превратиться в зомби. Лучше всего об этом говорят те русские люди, которым повезло остаться на Украине живыми и на свободе, но которые вынуждены маскировать свою русскость, чтобы зомби их не покусали.

Их практически коллективное мнение: лучше всю Украину разнести в пыль, но быстрее вернуть туда Россию, чем бесконечно уговаривать зомби стать людьми, теряя последних людей, ещё оставшихся на этой территории.

Они практически вызывают огонь на себя, понимая, что под очистительным градом ракет и снарядов у них больше шансов выжить, чем в государстве зомби, где тебя в любой момент могут опознать как человека и укусить.

Для них наша война давно стала Отечественной, потому что вражеские танки стоят у их дома. Потому что врагом является их собственное государство, их собственная армия и даже их собственный народ.

Но мы же не можем сказать, что часть русского народа подхватила вирус выруси, а вакцины нет, и для спасения остальных заболевших необходимо уничтожить или изгнать подалее от наших границ. Это будет неполиткорректно. Вождь доисторического племени мог мотивировать необходимость войны тем, что соседи (вчерашние родственники) слишком активно конкурируют с нами в охоте на мамонта, поэтому их надо призвать к порядку, а кто не послушает, того убить.

Сегодня так говорить нельзя, свои не поймут. Сегодня надо обязательно иметь на своей стороне правду и справедливость. Именно поэтому вы легко найдёте в социальных сетях утверждение: «Мы, русские, тем и отличаемся от остальных, что всегда были за правду». Только англичане, американцы, французы, немцы и прочие тоже считают, что все были за правду. Даже солдаты Гитлера считали, что родину защищают.

Этим современные войны и отличаются от войн предшествующих столетий. Раньше человечество воспринимало войну за ресурсы, как нечто нормальное: не договорились — повоевали — выяснили, кто сильнее — договорились (до следующей войны). Сейчас война объявлена преступлением. Поэтому за ресурсы никто не воюет, все сражаются «за правду» — каждый за свою.

Но от этого войны стали только ожесточённее, а мир труднодостижимым. Если вы воюете за охотничьи угодья, то всегда можно остановиться и сказать «мамонт не стоит понесённых жертв». И договориться. Но можно ли договориться с экзистенциональным злом, с «сатанистами», с порождением ада, с которым мы сражаемся за правду? Нельзя. Абсолютное зло можно только тотально победить.

Невозможно даже думать о поражении, тем более о договорённости.

Именно этим и только этим современные войны отличаются от войн прошлого. Дело не в том, что луки и стрелы сменились ракетами — дальность поражения и разрушительная сила выросли, только и всего. Дело в том, что изменилось восприятие войны обществом. Из нормального вида общественной деятельности, легитимного способа выяснения отношения, война превратилась в нечто запретное, невозможное между людьми.

Война стала возможной и необходимой только против нелюди.

Но ведь нелюдь нельзя жалеть, и договариваться с ней нельзя. Это было бы предательством. Так считаем мы, так считают наши враги. Поэтому, стремясь запретить войны, человечество сделало их более непримиримыми и разрушительными. А в остальном всё осталось по-прежнему: вчера родственники — сегодня соседи — завтра враги. Потому что мамонт один, а нас много.

Война родилась раньше идеологии. И не война обслуживает идеологию, а идеология обслуживает войну. Попытка отменить войну столь же глупа и разрушительна, как попытка ввести сухой закон.

Даже мусульмане пьют. Турция знала целую плеяду султанов-алкоголиков. А ведь они по должности были ещё и халифами правоверных.

Оттого, что современное человечество прячет голову в песок и делает вид, что война — не война, а так — рыбу заворачивали, войны становятся только ужаснее. Ведь если война — преступление, то должен быть и преступник.

И все знают, что преступником будет проигравший. Поэтому и сражаются до последнего.

Гитлер полторы недели был мёртв, а Германия сражалась, хоть лет за сто до 1945 года капитулировала бы ещё в 1943-м. Результат тот же, а десятки миллионов людей остались бы живы.

Ростислав Ищенко