Шарфюрер дивизии СС Альфорд Баур произнёс фразу, от которой у солдат вермахта холодело в груди: «Вы можете отправить батальон на прочёсывание русского леса и забыть про батальон навсегда».

Слова эти не были пустой угрозой или преувеличением — они стали жестокой реальностью для тысяч «арийских ребят», которые до войны не видели таких лесов и не могли представить, что деревья станут их последним пристанищем.

Лес, которого Европа не знала

В Германии были леса. Аккуратные, ухоженные, с просеками и дорожками, где можно было гулять с фрау и детьми по воскресеньям. Немцы даже атаковали через Арденнские леса в 1940-м, разгромив Францию в считанные недели — и считали это эксклюзивной военной операцией, единичной акцией. Они не могли предположить, что русские будут регулярно использовать лес как арену боевых действий, что в нём можно спрятать целые дивизии и бригады.

А советские леса — это совсем другое. Густые, огромные, раскинувшиеся на колоссальных площадях, они поглощали войска как болото. Немцы не знали, что через лес и заболоченную местность можно проложить гати и протащить по ним танки, что целые механизированные бригады могут появиться там, где их не ждали — как это случилось во время операции «Багратион» в сорок четвертом. Для них было диким само понятие: лес как оружие.

Деревья становились естественными преградами для разлетающихся осколков снарядов и бомб. Эффективность немецкой артиллерии и бомбардировок авиации существенно снижалась в лесных массивах. Для советских солдат, попавших в котлы и окружение в первые годы войны, леса были спасением. А ещё лес — это любимое прибежище бородатых суровых русских мужиков, при виде которых немецкий голос срывался в истерический крик: «Ахтунг, партизанен!»

«Ахтунг, партизанен!» — кошмар, ставший явью

Благодаря обширным лесам воины фюрера никогда не были спокойны за свой тыл. Как бы успешно они ни наступали на фронте, никто не гарантировал, что в данный момент в лесах не действует целая партизанская бригада размером с полк, громящая их коммуникации. На борьбу с партизанами и советскими диверсионными подразделениями не хватало полицейских частей — приходилось снимать с фронта войсковые соединения для проведения спецопераций.

И всё равно немцы никогда — слышите, никогда! — полностью не уничтожили ни одной крупной партизанской бригады. Временно обескровленную, отошедшую на другой рубеж — да, но не уничтоженную. Партизаны отлично знали местность, переходили на другие участки, быстро зализывали раны, набирали новых людей, налаживали связь с большой землёй и снова наносили удар.

Что же чувствовали немецкие солдаты, когда их посылали в лес на «зачистку»? Представьте: ты входишь в зелёную стену, где за каждым деревом может быть смерть, где каждый шорох — это, возможно, последнее, что ты услышишь.

Особые команды против призраков

Немцы создавали специализированные подразделения — такие как карательная бригада СС отморозка Оскара Дирлевангера. Их называли «особое зондеркоманда СС Дирлевангер». Изначально формировались из охотников и людей, ориентирующихся в лесах, потом дополняли местными коллаборационистами, знающими местность. Но всё равно не помогло. Временами каратели действовали эффективно, но с партизанским движением не справлялись и даже близко не были к этому.

И довольно часто подразделения карателей, вошедшие в лес, там навечно и оставались — лёжа среди той самой дикой земляники, о которой они, возможно, мечтали в своей далёкой Баварии.

Свастика исчезла — вместе с надеждой

Улыбающиеся бодрые солдаты вермахта мчатся на мотоциклах по бескрайним русским просторам, а на крышах танков, на башенных люках развеваются красные флаги с чёрной свастикой. Но после 1943 года, после Сталинграда, все свастики из кинохроники и фото пропадают. Почему?

Флаг со свастикой закрепляли как опознавательный знак для авиации люфтваффе — когда моторизованное подразделение прорывало фронт и вырывалось далеко вперёд. После Сталинграда немцы уже не вели крупных наступательных операций, не совершали глубоких прорывов танковыми частями. Распознавание для своей авиации стало не нужно.

Свастика на танке — это был образ той немецкой армии, армии 1941 года. Тех первых, страшных для советских людей месяцев, когда на нас напала армия наглых, сильных и очень уверенных в себе вояк. Немцы ещё хранили кураж от лёгких побед в Европе, форма их ещё пахла французскими виноградниками, а сами они помнили привкус сыра и вина. Флагами на танках они показывали, что в воздухе якобы безраздельно господствует только немецкая авиация.

После Сталинграда, а потом и Курска, свастики с танков исчезли — как исчез и сам дух той армии. Прошло время красивых и лихих понтов. Пришло осознание, что войне не видно конца, что Гитлер втянул их в такую мясорубку, из которой живыми выйдут немногие. Своих фрау они вряд ли увидят.

Что узнал немецкий солдат

К 1943 году он узнал многое. Узнал, что в Советском Союзе хватает отличных стрелков, которых немцы поголовно считали снайперами. Узнал, что окружать, создавать котлы и брать в клещи умеют не только немцы, но и советские войска. Узнал, что такое «катюши» и плотный огонь русской артиллерии. Узнал, что без тёплого обмундирования и навыков выживания на морозе воевать здесь зимой невозможно.

Узнал про штурмовики Ил-2, которые немцы называли «бетонным самолётом» или «мясорубкой», и которые с радостью могли прошить колонну со свастикой. Узнал к сорок третьему году, что советское небо не принадлежит их лётчикам люфтваффе и никогда не принадлежало.

Многое узнал немецкий солдат. И от этих знаний ему становилось всё грустнее и грустнее.

Не надо было приходить

Немцы не любили злые русские леса, тёмные и опасные ночи, смертельную холодную зиму. Да и вообще мы показались им очень злыми и недружелюбными людьми. Такими мы и бываем, когда кто-то приходит жечь наши деревни, вбивать гусеницами своих танков в наш чернозём и топтать землю солдатским сапогом.

Не надо было приходить. Это наши леса. Наша земля.