Что если я скажу вам, что мы говорим на разных языках? Что мы говорим на них сразу одновременно? Что мы не понимаем различий языков и не умеем переводить их?

Вы скажете, что, конечно, об этом вы знаете и отлично всё понимаете.

Нет, господа, пойдемте, я покажу вам, насколько глубока эта кроличья нора.


Различия между языками просто гигантские, чудовищные. Вы представляете себе театр «Кабуки»? Люди в странной одежде, в странных раскрашенных масках делают странное. Они то скачут по сцене, то замирают в вычурных позах. Иногда они кричат непонятное. Человеку европейской культуры понять действие совершенно невозможно. А местные смотрят с интересом. Они понимают этот язык.

Теперь посмотрим фрагмент из европейского кино.

Крупным планом показывают глаза. Затем на экране хлеб. И потом опять глаза человека крупно.

Это означает «голод».

Это ведь театр «Кабуки». Он ровно так же не понятен для любого, который не знает языка образов, которым изъясняется современное киноискусство. Возьмем европейца из 15 века и покажем ему любой наш фильм. Он не поймет в нем ровно ничего. Как вы не понимаете «Кабуки». Как вы не понимаете речь на вьетнамском языке. Вы настолько не понимаете вьетнамскую речь, что не способны различить в ней даже лексических единиц, она сливается для вас в сплошное мяукание.

Нет, человек из прошлого поймет, что здесь люди едят, здесь дерутся, тут занимаются любовью. Но это понимает и ваша собака, когда наблюдает за вами. А человек прошлого не поймет, кто эти люди, зачем они делают это, о чем это вообще. Это абсолютно другой язык, совершенно другой язык специфических образов. Он родился из самого формата этой коммуникации, из истории его развития. Например, важное значение оказало существование немого кино. Если бы кинофильмы сразу были звуковыми, то язык отличался бы очень серьезно.

Сравните это с языком галактики Гутенберга. Так принято называть культуру письменной речи. Она произошла из фонетического алфавита. Который требовал жесткого соблюдения правил – порядка букв, порядка слов. Есть предположения, что сама современная логика была следствием фонетической письменности. Ее упорядоченность и строгость родились из языка, которым пишут.

Книги разнесли этот язык повсеместно. Этот язык стал для людей новым, потом нормативным, потом единственным, а потом опять лишь одним из. Мы думаем теперь на этом языке, он родной для нас. Как думали люди до письменности? Мы просто этого не знаем. Мы забыли, можем лишь предполагать. Но они точно не строили в голове предложений из слов в том порядке, который предписывает норматив письменной записи.

Мы думаем, мы составляем предложения, мы пытаемся хорошо сформулировать мысль. А что такое «хорошо сформулированная мысль»? – Это та, которая приняла окончательный вид, пригодный для записи на бумаге.
Вы когда-нибудь читали киносценарии? Попробуйте пару страниц осилить. Если относиться к этому как к литературному произведению, то покажется, что его написал умственно неполноценный. Поэтому-то киносценарии не издают и не продают в виде книг большими тиражами. Они непригодны в качестве книг.

А киносценарий – это перевод. Попробуем перевести кинофрагмент «Голод» на письменный язык? Мммм… Собственно, я уже дал один вариант. И это было адаптированным подстрочником. Как если бы мне пришлось при переводе с английского на отрывка из Конан-Дойля для эскимоса делать сноски и пространно объяснять там каждое второе слово. Что такое «Таймс» и вообще газета, что такое «вокзал», а заодно и «поезд»…

Прямой подстрочник выглядел бы так: «Глаза, хлеб, глаза». Вообще невозможно прямо, подстрочником перевести «на экране глаза человека». В письменном языке нет для этого понятий. Вы поняли мою адаптацию только потому, что вы отлично понимаете киноязык. Вам не потребовались сноски. Они там подразумевались, но знаете, что такое «Таймс», «вокзал», «экран» и «крупный план».

Вы понимаете, какая невероятная пропасть между письменным языком и языком кинообразов? Потому и киносценарии невозможно читать. Это не перевод с одного языка на другой, и даже не интерпретация, это подстрочник. Корявый и нелепый из этой дикой разницы.

И мы, господа, хорошо понимаем оба этих языка, мы способны ими изъясняться, смешивая их на лету в любых пропорциях. Но не все замечают, что разговор идет на смеси фарси со старофранцузским. И если бы только…

Другой язык – это язык нарратива. Вот пример. Большевики в период гражданской войны использовали пропагандистское выражение «гидра контрреволюции». Переведем это прямо, подстрочником по правилам материалистичного мира письменной логики. Гидра – это такая водная мелочь, до которой никому особого дела нет. И?

Но это отсылка к мифу о подвиге Геркулеса – о победе над лернейской гидрой. Вы знаете этот миф, это нарратив. И означает это следующее:

1. Контрреволюция – зло, а большевики добро. Ибо именно так следует из нарратива.
2. Она имеет много голов: деникины, корниловы, интервенты.
3. Борьба с ней – подвиг, следует проявить самоотверженность и храбрость.
4. За нами сила. Ибо наша сторона – сторона Геркулеса.
5. Победа останется за нами, как и было в мифе.

Вот эту пачку смыслов вкидывают в головы всего через единственное слово. Через нарратив, который уже есть у вас в голове.

И это не прямой смысл. Но вы хорошо понимаете и этот язык. Язык интерпретаций и коннотаций. К тому коктейлю с фарси примешивается еще и норвежский.

Что важнее, прямой смысл или коннотация? Как вы различаете, на каком языке сказано слово, как его переводить, как его интерпретировать? Ведь во многих, многих случаях за прямым смыслом стоит лишь нечто краткое и скучное. Но это же слово отсылает вас к нарративу. А там древняя и чудесная история, в ней тысячи красок и сотни смыслов. И у вас где-то в глубине работает еще способ мышления дописьменной эпохи. Когда способом коммуникации и мышления был миф.

Вы можете произнести длинную фразу с прямым смыслом: «Иван Ильич – достойный человек», но употребите одно прилагательное, которое на другом языке имеет совершенно другой смысл. Оно включает в голове слушателя цепь ассоциаций и коннотаций, которые Ивана Ильича уничтожают. Это речь на нескольких языках одновременно. И задача в том, чтобы правильно ее переводить и понимать.

Именно на этом основано НЛП. Вам говорят слова, которые на одном языке нейтральны, а на другом – это атака. Она включает ваши нарративы, ваше образное мышление, другие языки, и исполняется заложенная программа. Мастерская атака не дает вам даже заметить этого. То есть, вы не сумели сделать правильный перевод.

А человечество за свою историю накопило очень приличное количество нарратива. И всеми известными средствами коммуникации постаралось вложить его в каждую голову, глубоко и основательно.

У Пелевина в будущем «созданием» текстов и прочих вариантов коммуникации занимались сомелье, которые лишь смешивали уже придуманное ранее. Мы к этому готовы. Более того, это и происходит. Коннотации важнее прямых смыслов, большая их часть существует давно.

Итак, перевод, подстрочник, интерпретация. Все эти способы мы вынуждены применять, чтобы понять, о чем идет речь. Обычно это происходит гладко и без усилий. И так же гладко проходят и ошибки перевода.

В серии статей про постмодерн-спик я, в сущности, занимаюсь переводом понятий. Я называю это «ложными сущностями», но это не всегда именно так. Зачастую это просто неправильный перевод. Люди понимают нечто прямо, подстрочником, а надо дать верную интерпретацию. Надо понять, на какие именно глубины сознания действует значение на другом языке, каких демонов пробуждает оно.

Продолжение следует.