Как и во всех сферах, конкуренция все же лучше, чем монополизм.
Ведь конкуренция заставляет ведущих членов сообщества усиливать свое качество и т.д., а участникам занимающим вторые и третьи эшелоны, все же не только следовать в фарватере одного из лидеров, но и отсаивать свои интересы.
В монополии же, все наоборот, есть один флагман, а все остальные или с ним, или должны быть уничтожены.
Собственно именно это сейчас происходит в политике. После развала СССР, мир стал однополярным, и только последние лет 10, маятник, потихоньку движется в обратную сторону.

а теперь, я покажу вам плюсы, ситуации, когда в мире есть не один центр силы.
Об этом очень хорошая статья ниже

В прошлом году на фоне многочисленных знаковых дат и текущих событий совершенно незамеченной прошла очередная годовщина американского вторжения в Гренаду.

Между тем кризис в Гренаде чрезвычайно нагляден – причем даже не в качестве доказательства очевидного вмешательства США в дела суверенных государств (это уже ни для кого не новость), а с точки зрения реакции международного, и прежде всего западного, сообщества на действия американцев – особенно показательной в контексте отношения этого сообщества к появлению советских войск в Афганистане несколькими годами ранее (за этот шаг, названный «актом агрессии», Советский Союз на Западе в то время не осудил только ленивый). Сегодня это выглядит удивительным, но реакция эта и в том, и в другом случае была практически идентичной.

Сетевая общественность активно обсуждает публичный имиджевый суицид психиатра и карикатуриста Андрея Бильжо, который объяснил подвиг Зои Космодемьянской якобы имевшейся у нее психической болезнью. Цитировать наиболее яркие высказывания господина Бильжо я не буду в силу природной брезгливости, вы их, наверное, уже и так читали, но если не читали, то их легко найти в социальных сетях и СМИ. Я же хочу поговорить с вами об общественной реакции на эти высказывания, а также выдвинуть гипотезу о том, где находится их источник.

Вместо предисловия — из Ильфа и Петрова:

Все было ясно. Дом был обречен. Он не мог не сгореть. И действительно, в двенадцать часов ночи он запылал, подожженный сразу с шести концов.

 Последним из дома, который уже наполнился самоварным дымом с прожилками огня, выскочил Лоханкин, прикрываясь белым одеялом. Он изо всех сил кричал: "Пожар! Пожар! ", хотя никого не смог удивить этой новостью. Все жильцы "Вороньей слободки" были в сборе. Пьяный Пряхин сидел на своем сундуке с коваными углами. Он бессмысленно глядел на мерцающие окна, приговаривая:

"Как пожелаем, так и сделаем". Гигиенишвили брезгливо нюхал свои руки, которые отдавали керосином, и каждый раз после этого вытирал их о штаны. Огненная пружина вырвалась из форточки и, роняя искры, развернулась под деревянным карнизом. Лопнуло и со звоном вывалилось первое стекло. Ничья бабушка страшно завыла.

— Сорок лет стоял дом, — степенно разъяснял Митрич, расхаживая в толпе, — при всех властях стоял, хороший был дом…