Нищетою рожденный страдания сын,
Я воспитан на шумном заводе.
И под скрежет и лязги чудовищ-машин
Научился мечтать о свободе.

Переключение автомата сопровождалось характерным звуком, он включал обогреватель заржавевшей батареи, и та начинала издавать жалобный приглушенный звук. Свет одинокой лампочки становился чуть более тусклым. Затем, нагревшись до определенной температуры, автомат выключал обогреватель, свет становился прежним. И так происходило бесчисленное множество раз.

Двухметровая батарея, обогревавшая каптёрку, была завалена изношенными башмаками и рукавицами. Тишину нарушало только мерное капание тающего льда с сырой одежды. Стол, наспех собранный плотниками без каких-либо претензий на изящество, стоял в самом углу. Чья-то небрежно брошенная каска лежала под ним.

Заиндевевшее стекло разделяло улицу и помещение каптёрки. Зимнее утро было безмолвным. Снег, выпавший за ночь, предупреждал о чьих-то расторопных шагах в отдалении.

Колченогий старик легким движением открыл железную дверь. Клубы холодного воздуха проникли в комнату. Через несколько секунд переключатель, почувствовав холод, снова издал щелчок. Безошибочная система.

Постепенно комната наполнилась людьми, хмурые лица, приглушенные голоса, молча здороваясь, жали холодные руки. Лица, не выражающие никаких эмоций. Медленно надевая рабочую одежду, каждый находился в тягостном раздумье в ожидании начала двенадцатичасового рабочего дня.

Становилось тесно. Вышел на улицу. По периметру объекта бродили собаки с ободранными ушами и выпирающими рёбрами. Если приглядеться, на их тощих телах можно было заметить следы укусов, все это говорило о том, что с голодухи они кусают друг друга.

Подходя к складу, я узнал знакомую фигуру. Инженер-электрик Сапар, долговязый парень высокого роста, неторопливо оглядывал двигатель. Он склонился, а затем, присев, провел рукой по его обгоревшему корпусу. Корпус двигателя покрывала тонкая сталь, но много ли силы под этой сталью?

— Загорелся на холостом ходу, — сказал он отрывисто, — нечасто такое увидишь.

Когда-то Сапар приехал с севера, с забытого города, который долгие годы не отображался на картах, — Державинск. Молчаливый, тяжелого характера, как сам север, он был в ссоре с жизнью, а также с руководством.

«Опасность поражения электрическим током» — гласила надпись на ТМО. Трансформатор был покрыт наспех приваренной решеткой самого сомнительного качества.

— Цепляй крепче, — сказал я стропальщику, и он с привычной ловкостью перекрутил затвердевший трос.

Он подал команду, и цепные стропы, словно щупальца железного чудовища, унесли трансформатор вверх.

Вдоль изрытых траншей медленно пробиралась тяжёлая техника, оставляя следы от гусениц сваебойный установок. В отдалении механизмы, подобные молотам, вбивали свайные балки в толщу земли на глубину пяти метров. Земля будто содрогалась в стонах. Каждый удар машин сопровождался грохотом, выбрасывающим клубы густого черного дыма, что заслоняют догорающие отблески бесчисленных светил неба.

Клубы пара шли из опалубочных плит. Масляные трансформаторы нагревали бетон. Трансформаторы подобного рода имели свойство возгораться, их дым был настолько удушлив и едок, что даже если закрыть рот, он разъедал легкие, вызывая тяжелый приступ кашля.

Однажды при очередном возгорании такой трансформатор ударил рабочего током. С его неподвижного тела не смогли даже снять впоследствии сапоги, удар в триста восемьдесят вольт заставил их расплавиться.

Отблеск возносящегося зарева освещал силуэты снующих внизу рабочих. Автокран марки «Крупп», будто свирепый зверь, упершись лапами в снег, издавал лязг, пытаясь поднять строительные леса, основание которых оставалось глубоко под снегом. Едва ему удавалось поднять ее, как в следующую секунду срывалась струбцина, слетала одна стропа, за ней вторая. Заиндевевшая металлоконструкция высотой в три этажа с угрожающем скрежетом падала на рабочего.

— Бойся! — раздался окрик.

У опытных рабочих, как у бывалых солдат на войне, выработан рефлекс. Привычка, заставляющая постоянно оглядываться на движение стрелы крана. Привычка, вошедшая в кровь, спасает жизни.

Рефлекс не подвел. Резко оглянувшись, рабочий ловким прыжком бросился в узкий проем цокольного этажа, исчезнув в его темноте, прежде чем металлоконструкция рухнула, подняв многометровое облако снежной пыли.

Каждый возводимый дом — это памятник тяжелого труда. Безмолвное изваяние из железа и бетона, в котором закован живой человеческий труд. Труд строителей жив в этих холодных стенах, среди бетонных коридоров, где каждый куб пропитан потом и кровью.

Вот и Асан — сын своего класса. Пройдя в своей жизни немало испытаний, он многое рассказывал. Его возраст близился к старости, а старости свойственно многословие. Речь Асана всегда была предельно выразительной и очень грамотной.

— За три недели до той резни нас забрали в СИЗО, — он говорил медленно и приглушенно, будто взвешивал каждое слово, рискуя потерять ход своей мысли, — никаких допросов там не было. И вот после восемнадцатого нас отпустили, вышли мы оттуда грязные, исхудавшие и вшивые. Тогда я жил в Мангышлаке, к городу мы шли пешком. Вой ветра внушал тревогу. Небо было свинцово серым. На подступах к городу наше внимание привлек вырытый карьер. Подойдя ближе мы увидели окровавленные трупы рабочих, обмерзшие, застывшие в неестественных позах тела. Их лица были охвачены предсмертным ужасом. Смерть будто застыла в их стеклянных глазах.

Наступило тягостное молчание. Его руки, огрубевшие от нескольких десятилетий труда, едва заметно дернулись и зажались в кулаки. Кошмар, прожитый однажды, оживает в сознании десятки и сотни раз.

— Карьер был достаточно широкий, — сказал он после недолгой паузы, — не могу сказать точно, но тогда я посчитал количество тел, лежавших в той братской могиле. Сто восемьдесят три. Видимо, морги в Жанаозене были переполнены. Их было сто восемьдесят три.

— Сегодня продают нефть и уголь, того и глядишь завтра родину продадут, — сказал молчавший всё это время Сапар.

В его словах была какая-то боль, боль за страну. Какую только и может испытывать сын своей отчизны.

— Вот и вся ваша независимость, свобода, — добавил он с презрением.

Это было восемнадцатого декабря две тысячи одиннадцатого года близ Мангышлака. В независимом и свободном Казахстане.

Работа, набрав обороты, не останавливала своего хода даже при несчастном случае. Так, однажды поздней осенью, работая под дождем, когда холод и сырость проедали кости, один из строителей — Курбан, забираясь по скользким опалубкам на лестничной площадке, сорвался и, пролетев пять метров, рухнул на лестницу, а затем скатился по ней, раздробив себе несколько костей. Жизнь обманула его в последний раз. Уложив его на кусок фанеры, восемь человек вынесли его тело.

Последним покидал работу Толбай, приняв инструменты, он закрыл склад. Затем, закурив и посвистывая, неторопливо оглядел освящённый светом прожектора участок между складом и покосившимся забором. Небрежный взгляд его остановился на куске фанеры, вырытой кем-то из-под снега. Кусок обугленной фанеры, на котором вынесли тело Курбана, был прислонен к сетке покосившегося забора, по неведомо какой причине фанера до сих пор стояла здесь.

Толбай с минуту смотрел на неё, будто неподвижно замер, и в чертах его лица произошло неуловимое изменение, затем, плюнув, неторопливым шагом ушел в темноту январской ночи.

Только автомат батареи изредка переключался, нагревая воздух в опустевшем помещении каптёрки. Оборванные рукавицы лежали на батареях, заваленных башмаками. Стены были увешаны бушлатами и куртками. Чей-то бушлат, сорвавшись с вешалки, небрежно упал на пол.