Денис Тукмаков:

В битве под Борщом украинец дерётся изо всех сил: блещет остроумием, сыплет шутками, всю душу вкладывает, лишь бы побольнее уязвить оппонента.

Особенно ему удаётся миллион раз повторённая острота «Щи — это то, что осталось в вымытой после борща кастрюле». Но и другие репризы, про мокшу и лапоть, тоже идут в ход.


Русский же на битву не явился. Он смотрит на эти упражнения соседа скорее с долей брезгливости: «Ишь взбеленился». Для него не только спор о борще представляет в лучшем случае этнографический интерес, но и вся эта тема с «мокшей, мерей, чудью» кажется полной ерундой.

Русского, посреди его большой работы, в окружении громадных строек, плавучих АЭС и вакцин, просто не может задеть это ковыряние в древних племенах, свойственное скорее архаичным, затёртым между соседями народцам. Которым, за неимением достойных поводов, нестерпимо важно знать, что именно они первыми догадались сварить свёклу с мясом.

Но что, наверное, самое нестерпимое: для русского не только борщ — русский, но и сам украинец — тоже, как ни крути, русский. Только, как бы сказать, некормленный, что ли. Как и Киев, как и вся Украина — по недоразумению отпавшая от Русского мира земля, где говорят на наших диалектах, ходят в те же церкви и ставят на стол привычные с детства блюда.

Поэтому русский смотрит на эту возню даже с некоторым сочувствием: «Вот же угораздило дурного». В какой-то момент украинец заметит это, сникнет, насупится. Тогда русский придвинет ему похлёбку: «Ешь давай, не ерепенься». И тот, поломавшись ещё немножко для вида, дохлебает всё — до последней ложки