Статья о добре, зле, воронах, слонах и философах, объясняющая, почему мы все такие хорошие, хотя иногда и плохие.

Всегда найдутся любители поругать человечество. Злобное, агрессивное, безжалостное, забывшее добро человечество, которое, положа руку на сердце, давно стоило бы стереть с лица планеты за гадкое поведение. Занимаются этими обличениями в основном сами же люди (хотя можно встретить и хорошо обученного попугая, сутками орущего «дураки!» в пространство ноосферы).

Но так ли уж плох человек? Действительно ли наша натура изначально столь порочна, что удержать нас от безостановочного людоедства можно только строгими вожжами церкви, милиции и голливудской пропаганды?

Философические опыты

На эту тему очень качественно ломали копья философы прош­лого. Самыми знаменитыми в этих дискуссиях стали, пожалуй, англичанин Джон Локк и немец Иммануил Кант.

По ходу статьи ты встретишь четыре этические задачи. Запиши свои ответы до того, как начнешь читать заключительную часть.

Первый убедительно доказал, что в душе нет врожденных идей и мы рождаемся явно слепыми и к хорошему, и к плохому. Лишь личный жизненный опыт и воспитание делают нас по-настоящему людьми. Кант же доказал бытие Бога через наличие «нравственного закона внутри нас». Потому что ничем, кроме наличия высшего разума, влияющего на каждого человека, нельзя объяснить, например, любовь, самопожертвование, благоговение, милосердие и прочие замечательные вещи. Их ростки заложены в нашу душу изначально самим Творцом, и только от нас зависит, дадим мы им развиться или сделаем ставку на свою греховную, звериную сущность.

И с Кантом довольно долгое время трудно было поспорить. Действительно, почти каждый человек явно понимает разницу между добром и злом, при том что зло часто бывает притягательнее. Зачем делиться конфетой с Мишей, если куда слаще сожрать ее самому? Тем не менее нередко даже самые маленькие дети, ничего не подозревающие об альтруизме и милосердии, с готовностью делятся сладостями и игрушками. Разве тут нет противоречия с их природными потребностями? Разве не видим мы в таком поведении явное свидетельство того, что без высших сил в создании человека не обошлось?

Ни одно животное в мире не может быть так разумно, так нравственно, как человек, венец творенья. Ну а когда мы преступаем свою разумность и нравственность, забываем глядеться в зеркало Бога, вот тогда, да, нас ждет грязнейшая канава скотства и будем мы ниже всех тварей земных…

Довольно долго концепция человеческой личности, состряпанная из скрещенных идей Канта и Локка, считалась основной, да и сейчас у нее немало поклонников. Увы, но к реальности она при всей своей симпатичности не имеет никакого отношения.

Всегда ли человек разумен?

Кстати, о венце творенья. Знаешь, что случится, если запереть в комнате щенка и младенца, обеспечив их питанием и уходом, но лишив любого общения? Правильно, через несколько лет, если мы откроем дверь комнаты, нас встретят две собаки. Осознание того, что вне человеческого общества ребенок вырастает диким зверем, почти идентичным по поведению тем животным, среди которых он рос, всегда несколько расстраивало богословов. (Такие случаи были впервые более-менее научно описаны в XVII веке. До этого господствовало мнение, что все эти Ромулы и Ремы, вскормленные волчицами, вырастали хоть и дикарями, но все-таки людьми.) Вид венца творенья, бегающего по деревьям без штанов, грызущего кости и отличающегося сообразительностью курицы, был огорчителен. Собака, кошка, лошадь, хорек — никто не меняет своей природы, живя среди людей. Что с человеком-то не так? Казалось бы, наоборот: именно мы сотворены по образу Божьему и должны сохранять его в любом случае.

Увы, дыхание Творца совершенно не ощущалось в феральных людях (иначе — маугли). Хуже того, одичать до состояния неразумных зверей вполне могли и взрослые — например, попавшие на острова жертвы кораблекрушений или тюремные узники. Впрочем, тут хотя бы можно сослаться на то, что бедняги просто сошли с ума от горя и одиночества.

То, что разум и душа могут повредиться, — понятно. Но вот то, что без надлежащих условий они и вовсе не появляются, было странной новостью.

Кто умнее человека

Люди ждут прибытия инопланетных разумов, искренне опасаясь, что они во вселенной одиноки (жребий, конечно, почетный, но страшновато как-то). При этом вокруг нас шляются десятки тысяч весьма разумных видов, но мы их ухитряемся не замечать. Какой же это разум, если это всего-навсего ежик?

А между тем, кто тут тварь неразумная, еще предстоит разобраться.

Возьмем, например, европейского барсука. Это очень мрачное, одинокое существо, которое больше всего на свете не любит общаться. Даже с родственниками барсук поддерживает весьма редкие контакты, связанные прежде всего со всякими неприятностями типа необходимости изредка размножаться.

При этом родители барсука не утруждают себя особо его образованием: несколько месяцев после рождения он живет при матери, после чего мамаша бесцеремонно выставляет выводок за дверь.

Причем утверждать, что все свои сложнейшие действия барсуки совершают бездумно и инстинктивно, как это часто делают, например, насекомые, не приходится. Молодые барсуки сплошь и рядом допускают ошибки: у них обрушиваются выводимые своды их первой норы, они падают в воду с речных осыпей, они пытаются охотиться на малосъедобные вещи. Однако барсучата делают из этих ошибок выводы с молниеносной скоростью.

В животном мире барсук является, пожалуй, гением анализа и логики. Но при этом никто не считает его умным животным, так как этот полосатоносый нелюдим очень плохо идет на контакт, практически не поддается дрессировке и вообще выказывает совершенное скудоумие во всем, что касается общения в любом виде.

Итак, посмотрим, что умеет барсук.

1. Без всяких первоначальных планов и схем, без инструментов и помощников он способен вырыть двух-трехэтажное подземное сооружение, простирающееся на несколько километров, которое не нуждается в крепеже, обладает десятками запасных выходов и вентиляционных отдушин, почти не рискует быть затопленным даже при сильных паводках. В зависимости от рельефа местности барсук старается разместить вход в нору так, чтобы на него максимально часто в течение года падали лучи солнца, ибо именно перед главным входом барсуки устраивают котлованчики, в которых принимают солнечные ванны. Все прочие пожарные выходы из норы старательно замаскированы. Обычно они спрятаны в корнях деревьев, прикрыты валежником и т.д.

2. Барсук способен идентифицировать тысячи видов трав, кореньев, насекомых и земноводных. Он не только никогда не травится незнакомыми грибами-ягодами, но и правильно выбирает температуру для хранения своих запасов. Подземные кладовки барсука расположены на разной глубине, и он тщательно сортирует, что где хранить, дабы все сохраняло максимальную свежесть как можно дольше.

3. Капканы, ловушки и электрические ограды плохо работают против барсуков, так как эти звери очень быстро обучаются их обходить.

Маленькие гении сотрудничества

Оставим ненадолго барсука и посмотрим на другое животное — пчелу. Это полная противоположность барсуку. Если тот является одним большим «я», то самосознание пчелы — величина, скорее, отрицательная. Некоторые биологи предлагают рассматривать ульи и муравейники коллективных насекомых единым существом, состоящим из множества подвижных обособленных клеток с различными специализациями. У пчел это трутни, матки и рабочие пчелы. У муравьев же физиологическая специализация еще разнообразнее.

Если взять молодую рабочую пчелу и поселить в отдельной большой коробке со всеми удобствами, снабдив пропитанием, то насекомое не будет есть и умрет через несколько суток, потому что оно просто не приспособлено для сепаратного существования.

Для передачи друг другу информации пчелы пользуются весьма сложным языком, включающим вибрации брюшка и крылышек, знаменитые танцы на сотах и обмен запахами. При этом сама по себе пчела исключительно глупа. Исследователи пчел Фриш и Линдауэр, например, долго экспериментировали со способностями пчел решать задачи. Выяснилось, скажем, что, когда леток (вход в улей) передвигают буквально на несколько сантиметров от привычного места, пчелы могут часами биться головой в стенку улья, прежде чем случайно не впишутся в леток.

Между пчелой и барсуком

Так вот, если забыть на время о высоком предназначении человека и рассматривать его как животное, каким он, с точки зрения этологов, и является, то мы обнаружим, что во многом люди куда ближе к пчелам, чем к барсукам. Мы точно так же ни на что не годны в одиночестве, мы теряем свою видовую идентичность, разлучаясь с себе подобными, мы бесконечно заняты тем, что друг друга обслуживаем и с друг другом сотрудничаем.

И биологи, которые воспринимают ульи и муравейники как одно животное, приходят к похожему выводу, наблюдая за человеком. Мы гораздо глупее многих животных, но это ничего не значит, потому что все свои силы наш вид бросил на важнейшую видовую специализацию — общение с себе подобными.

Едва родившись, ребенок начинает искать глазами не только сосок матери, но и ее лицо. Разговаривать мы начинаем раньше, чем ходить и даже сидеть. Пусть пока это всего лишь «агу-агу» и «бу-бу!», но мы стараемся. Мы улыбаемся, приходим в восторг, когда нам что-то говорят, мы тянем ручки к кому угодно, похожему на человека (или даже на другое животное).

Играя в одиночестве, дети почти безостановочно болтают. Если у них нет отвечающего собеседника, не проблема: они будут разговаривать с куклами, машинками и ручками от чайников. Взрослея, мы, в отсутствие реального собеседника, тоже пребываем в почти бесконечном монологе, пусть и более молчаливом: разговариваем сами с собой, с воображаемыми людьми, богами или теми же ручками от чайников. Как птица рождена для полета, так мы рождены для беспрерывных бесед, для получения информации и передачи ее. Создав письменность, человечество получило возможность общаться не только в горизонтальной плоскости с современниками, но и с предыдущими и последующими поколениями.

Уже больше трети жизни человек тратит на образование — получение информации, собранной человечеством за всю историю его существования.

Мы превратились в таких фантастических специалистов по общению, что давно вышли за свои видовые рамки: сочувствие и любовь у очень многих людей вызывает вообще все живое, а иногда и неживое. Мы одушевляем даже то, что не может быть живым по определению: в скрипе старого шкафа слышим кряхтенье нуждающегося в помощи старика, сурово беседуем со своими барахлящими компьютерами. А что уж говорить о том, в каком единении душ пребывают водители со своими железными «умницами», «девочками» и «красавицами»!

При этом мы гораздо умнее пчел, потому что у человека есть и то самое, барсучье, «я», которое позволяет нам быть не взаимозаменяемыми клетками, а неповторимыми индивидуальностями. И вот тут мы переходим к весьма интересному моменту.

Добро и зло, как запланировано

Биологов всегда интересовал альтруизм у животных. Очень легко объяснить, почему куропатка с риском для жизни отводит хищников от гнезда: это материнский инстинкт, форма инстинкта размножения, которая часто может превалировать над страхом собственной гибели.

Уже сложнее объяснить, скажем, почему буйволы иногда рис­куют собой, отбивая у львов не своего теленка, а чужого. Или почему волки делятся едой с членами стаи. Эволюционисты обычно апеллируют к потенциальной общности генов у представителей одного вида и считают, что это один из частных случаев того же инстинкта размножения.

Но ни под одну эволюционную теорию не подпадают те сценки, которые часто видят владельцы домашних животных и любители живой природы.

Почему Шарик так рычал и лаял, когда ветеринар делал уколы бедной Мурке? Почему Бобик позволяет котятам таскать еду из его миски? И почему слон, видя тонущую козу, вынимает ее хоботом из воды? Потому что эта коза похожа на тонущего слоненка? Слоны, конечно, довольно близоруки, но не настолько.

Биолог Ричард Докинз, исследуя случаи альтруистичного поведения у животных, приходит к выводу: неродительский альтруизм свойствен лишь социальным животным. Барсук никого спасать не будет, если, конечно, он не мамаша очень мелких барсучат (да и это, кстати, не факт). Барсуку глубоко плевать на всю боль этого мира, если только она не имеет отношения к его собственному хвосту. Чем социальнее вид, тем больше он склонен к альтруизму. У пчел, например, альтруизм вообще единственная форма поведения: ни одна пчела не побоится умереть от потери жала, атакуя пришельца, ломающего улей.

Следуя этой логике, становится понятно, почему у человека, самого социального вида из всех млекопитающих, естественный альтруизм иногда зашкаливает почти до пчелиных градусов. Программа «жертвуй собой ради других» навеки впаяна в наш генокод. Чувства любви и сострадания — важнейший альтруистический инструмент столь социального вида — присущи нам от первого вздоха до последнего. Правда, не в равной степени.

Выбор всегда за тобой

Но не стоит забывать про нашего внутреннего барсука. У кого-то барсук помельче, у кого покрупнее и потребовательнее, но он имеется всегда. И это великолепно, так как без барсучьей составляющей все человечество представляло бы собой довольно бессмысленный рой лишенных личности клеток. Каждый из нас осознает свое «я» как нечто уникальное и очень важное, мы способны не только на сотрудничество, но и на яростную конкуренцию. И пусть наши природные интеллектуальные способности слабее, чем, скажем, у кошки, но они все-таки позволяют нам логически мыслить и строить прогнозы.

Поэтому человек почти всегда находится в состоянии выбора. Наши барсучьи потребности в тепле, покое, безопасности, сытости, паре, удовлетворении любопытства и тому подобном каждую минуту находятся в противофазе с пчелиной потребностью делать как все, думать как все, служить другим и наступать на горло собственной песне с чувством безусловного счастья.

У кого-то бегунок сильнее смещен в одну сторону, у кого-то — в другую, но этот дуализм желаний для нас совершенно неизбежен. Мы называем это борьбой добра и зла. Барсуку в этой гармонии отведена роль греха, а пчеле — нравственного закона. Но сместись картинка сильно в одну из этих двух сторон — и человечество сейчас не кичилось бы своим разумом, а тихо жужжало или сидело по норкам.

А как насчет нравственного прогресса?

Становится ли человечество со временем хуже или лучше? Обличители современных нравов настаивают на первом варианте, люди с более трезвым взглядом на реальность уверенно ставят на второй. А с точки зрения этолога, природа человека на наблюдаемом отрезке истории не менялась. С неандертальцами все пока не очень понятно, но совершенно точно, что, взяв любого современного младенца за памперс и перенеся его в эпоху Дария, мы получили бы через полтора десятка лет обычного бравого перса, молотящего врагов палицей по мозгам без особых угрызений совести.

В книге голландского биолога Марка Хаузера «Нравственное сознание: организация природой общечеловеческого понятия о добре и зле» рассказывается об эксперименте, проведенном ученым. Он опросил несколько сотен человек — профессоров и сантехников, стариков и маленьких детей. Всем им предлагалось решать этические задачи, которые тебе попадались на протяжении всей статьи.

Так вот, в целом все группы (именно группы, а не отдельные особо оригинальные люди, конечно), невзирая на возраст и уровень образования, ответили на вопросы одинаково. № 1 — да. № 2 — нет. № 3 — нет. № 4 — скорее, нет.

Причем спрашивать, в чем тут логика и рационализм, бесполезно. Ответы давались интуитивно, извлекаясь из самых глубин подсознания, в которых, видимо, и лежит выбитый на золоте вечный пакт между пчелой и барсуком. И от человека к человеку он меняется ощутимее, чем между социальными группами, нациями и эпохами — тут общие положения остаются неизменными.

Что меняется, так это степень информированности среднестатистического человека о чужих переживаниях. Чтобы быть альтруистом, недостаточно иметь много от пчелы в характере, нужно еще уметь проникаться потребностями другого человека. Очень трудно сочувствовать чьей-то боли, если не знаешь, что такое боль. И вот тут очень мощно сработала культура — все эти книги, проповеди, газеты и фильмы. Например, после выхода романа Гюго «Последнее утро приговоренного к смерти» все цивилизованное человечество было так потрясено, что впервые вопрос о допустимости смертной казни стал рассматриваться серь­езно. А что, до 1829 года никто не знал, что людям головы рубят? Знали, но как-то отвлеченно.

Мы всегда готовы сочувствовать, если правильно воздействовать на наши точки восприятия. Так что пчела сейчас, в общем, пребывает не в таком уж загоне. Скорее, поступаться своими привычками в современном человеке чаще приходится барсуку.

Но и тот тоже не особенно страдает. В обмен на необходимость сочувствовать всему шевелящемуся на земле его постепенно освобождают от тяжких пчелиных повинностей прошлых веков: от строгого общественного контроля за его поведением в постели, от церквей и религий, даже от излишнего патриотизма, призывной армии и победившего социализма.

Так что паритет сохраняется. Впрочем, он и не может не сохраняться: такова уж наша природа.

источник