Ночью звонок из поселковой больницы. Вскрыли женщине живот – и не знают, что делать дальше. «Приезжайте, пожалуйста».

Выясняется: опытная заведующая гинекологическим отделением в отпуске, оперируют её ученицы. На столе молодая женщина. Брюшная полость вскрыта небольшим поперечным разрезом. Думали, что будут удалять кисту яичника, а там большая забрюшинная опухоль. Уходит глубоко в малый таз – очень опасная зона. Им она не знакома. И вот они уже три часа стоят над вскрытым животом и не знают, что делать. Смотрят на меня.

Понимаю, что должен их успокоить, улыбаюсь и стараюсь говорить легко и спокойно. Увеличиваю разрез, вхожу в забрюшинную область...

Плохо. Опухоль плотная и почти неподвижная, уходит глубоко в таз – туда, где ничего не увидишь, только наощупь, а рядом магистральные кровеносные сосуды и жизненно важные органы. Можно ли её вообще удалить? Непонятно. Что ж, надо начать, а там… Там посмотрим.

Очень глубоко, очень тесно, очень темно. Отделяю верхний полюс от общей подвздошной артерии. Это самая легкая часть операции, стенка у артерии плотная, повредить её непросто. Получается даже красиво. Но это я так думаю. У моей ассистентки от вида пульсирующей артерии начинается истерика. Сказались три часа напряжения. Она кричит: «Остановитесь! Будет кровотечение!» Хватает меня за руки, тащит их из раны. Истерика заразительна, а в операционной много народу. Все начинают вибрировать, ситуация выходит из под контроля.

И тогда я начинаю орать. Страшно, матом… И ассистентка вдруг успокаивается. А немолодая операционная сестра скороговоркой бормочет: «Слава Богу! Слава Богу! Мужиком запахло, мужиком запахло!». Они мне поверили. Успокоились.

Продолжаем. Теперь уже глубоко. Здесь нужны длинные ножницы, а их нет. Теми, что мне дали, на глубине работать нельзя: руки всё заслоняют ничего не вижу. Запаса крови тоже нет. Ассистенты валятся с ног и опять, уже без истерики, но умоляюще, настойчиво просят прекратить операцию. «Крови нет, инструментов нет, вы ж видите...» Я в это время пытаюсь отделить мочеточник, плотно спаянный с нижней поверхностью опухоли. Почти наощупь, по миллиметру. Пот на лбу, на спине, течёт по ногам. Ассистенты: «А если кровотечение? А если умрет?»

Мочеточник отделён, но дальше опухоль приросла к части прямой кишки. Здесь только на ощупь. Ах, если бы нормальные ножницы! Заставляю одну ассистентку ввести в прямую кишку палец, нащупываю его своим пальцем и режу по пальцу. Режу основаниями лезвий – кончики у ножниц не сходятся, они разболтанные. Режу широкими опасными движениями – каждое, как последнее, а место опасное, кровоточивое – малый таз.

Кровотечения допустить нельзя, ни в коем случае, – больной хуже: давление падает, пульс частит. Кричу куда-то в пространство, чтобы немедленно привезли кровь, чтобы свои вены вскрыли, но чтобы кровь была!

Кое-как всё же отделил кишку. И понял: всё, что было до этого, не самое страшное. Страшное начнётся теперь. Опухоль вросла в нижнюю стенку внутренней тазовой вены. Она лежит в костном жёлобе и, если надорвётся, там, в жёлобе, не ушьёшь. Ассистенты этого не видят. Они видят, что опухоль почти у меня в руках, они успокоились. Но тяжёлый булыжник опухоли висит на тонкой венозной стенке. Одним своим случайным движением он может потянуть вену и надорвать её. И ещё мои поганые ножницы...

Лезу пальцем в глубину – в преисподнюю, чтобы как-то выделить передний полюс и хоть чуть-чуть вытянуть опухоль на себя, на свет. Кажется, поддается. Кажется, уже что-то видно. И в этот миг – страшный хлюпающий звук в глубине малого таза...

К р о в о т е ч е н и е.

Отчаянно кричат ассистенты. Хватаю салфетку и запихиваю туда, откуда течёт. Придавливаю пальцем. И понимаю, что теперь я в ловушке. Выхода нет. Кровотечения нет, пока я давлю. Чтобы его остановить, надо убрать опухоль, а убрать опухоль невозможно. И крови нет. Сейчас она умрёт. Всё. Куда я полез? Просили же не лезть. Они же просили – не лезть! Они просили меня закончить!

А кровь, хоть и не сильно, подтекает из-под салфетки.

Замещать её нечем. Нет крови. Сейчас она умрёт. Быстро найти выход, быстро… Где он, выход из ловушки? Нужно быстрое хирургическое решение – парадоксальное, рискованное, любое, но быстрое! Где оно? Его нет.

И тогда горячая тугая волна бьёт откуда-то изнутри мне в голову. Голова запрокидывается, и вверх, ввысь, в потолок, как вой, вырываются незнакомые мне слова: «Господи!!! Господи, укрепи, Господи, дай мне сил! Направь, Господи!».

И что-то будто бы вернулось ко мне Оттуда. Словно дунуло. Второе дыхание? Тело вновь сухое и бодрое, как и не было этих двух часов. И абсолютная уверенность: сейчас всё сделаю. Я знаю, что делать, мне всё ясно. Просто выделяю вену из опухоли. Пошёл. Быстро, легко. Пошёл, пошёл! Хорошо! Всё, опухоль на ладони. Ушиваю вену.

А тут и кровь со станции переливания привезли. Совсем хорошо. Больная просыпается. Сёстры плачут. Говорю им: «Ну, и чего орали?

А они спирт мне тащат. Я крепко ругался, такие и пьют крепко… А разве я ругался? Я и не пью...

Литературная запись воспоминаний новочеркасского хирурга-онколога Эмиля Айзенштрака (1929–2008). На фото ниже – он в молодости.